Ольга, королева русов - Страница 2

– Это естественно в его возрасте.

– Он замыкается в присутствии женщин. И чем они моложе, тем больше он замыкается.

– Неужто он до сей поры – девственник? – недоверчиво усмехнулся Олег.

– Не думаю.

– Значит, первый опыт был неудачен. Это объясняет его поступок с рабыней, но все проходит, Сигурд. Все проходит… – Великий князь подавил вздох. – Если женщинами рождаются, то мужчинами становятся. Так не мешайте же ему стать мужчиной.

– Это, возможно, пройдет, – согласился Сигурд. – Но может не пройти другое.

– Что именно?

– Он озирается, точно ожидает ножа в спину. Даже ночью, почему в его опочивальне всегда спит Кисан.

Великий князь помолчал.

– Я подберу для него отрока. Твоя задача сделать так, чтобы он приблизил к себе этого отрока. Да, и еще одно, Сигурд. Весьма важное. Ты помнишь клятву, которую дал Рюрику?

– Дословно, мой конунг.

– Тогда роди сына. Как можно скорее роди сына.

2

Утром следующего дня Олег уединился с Биркхардом и Донкардом. Двумя главными советниками двух осиротевших конунгов. И повелел не беспокоить без крайней нужды.

– Я остановил все походы и прекратил все войны, – сказал он. – Жду ваших мудрых мыслей, как мне поступать далее. У державы ныне один наследник – сын Рюрика князь Игорь.

– Готовить свою дочь Ольгу в жены Игорю, – вздохнул Биркхард. – Я не вижу иного выхода.

– Я бы сказал, что надо готовить Игоря в мужья Ольге. – Донкард позволил себе чуть усмехнуться. – И поступить согласно славянским обычаям, а не по обычаям русов. Славянам это понравится, а русы – поймут.

– Я что-то не улавливаю особой разницы в этих обычаях, – сказал Биркхард.

– Разница в том, почтенный друг наш, что русы отдают своих дочерей в пятнадцать лет, а славяне – по мере их созревания. То есть Ольгу можно будет выдать замуж лет в десять-двенадцать.

– И оставить ее без детства, – горько сказал Олег.

– Взамен это даст ей больше времени, чтобы осознать себя великой княгиней, понять Игоря, зачать от него, родить наследника, после чего можно и…

Донкард выразительно замолчал.

– И убрать Игоря? – закончил его мысль Олег.

Биркхард несогласно покачал головой и нахмурился. Олег молчал, и Донкард позволил себе продолжить:

– Иной ступени для того, чтобы занять Киевский Княжеский Стол, я не вижу.

– Не видишь, потому что ее нет, – проворчал Олег. – А если Ольга полюбит Игоря? Женщинам свойственно влюбляться в своего первого мужчину. А женская любовь к мужчине всегда сильнее ее любви к собственному отцу.

– Сильнее всего – любовь к власти, – осторожно заметил Донкард.

– Для женщины? – насмешливо улыбнулся Биркхард.

– Для принцессы, – внушительно уточнил Донкард. – Именно эту любовь и надо внушать Ольге с детства. Пусть ее почаще называют Ольгой – королевой русов.

– Мне нравится твоя мысль, боярин Донкард, – подумав, кивнул Олег. – Я поговорю об этом с Альвеной. В конце концов, именно она сделала из меня конунга.

– Тут важно не перебрать с патокой, – заметил Биркхард.

Ольга росла среди взрослых, умудренных жизнью людей, которые с радостной готовностью ей подчинялись. Она с детства дышала ледяным воздухом вечно заснеженных вершин власти, недоступных обыкновенному человеку. Подобное дыхание способно было навеки испортить ребенка, но отец, как мог, исправлял приторный мед воспитания ложкой доброго дегтя, хотя стал навещать дочь не часто с той поры, как только она научилась ходить. Не потому, что безоглядно доверился многочисленным мамкам, нянькам и кормилицам (за которыми, кстати, строго приглядывала пожилая, но еще крепкая Альвена), а потому, что того требовал обычай русов. Да и дел в молодом государстве было предостаточно.

Этим великий князь объяснял себе и приближенным, почему стал непривычно резким, почему так редко и всегда вымученно улыбался, почему густые русые брови, казалось, навсегда сошлись на его переносье. Он постепенно все больше и больше переставал быть открытым, каким доселе привыкли его видеть, чувствовал это, хмурился еще больше и понимал, что прежнего полета душе уже не вернуть. Что если и не почернела она, то навсегда помутнела, как взбаламученный омут. И что эта поднятая со дна черная муть уже никогда не осядет в нем.

Гибель Берты унесла с собою светлую половину его самого. Он настолько ощутил эту утрату, что еще у смертного ложа, еще сжимая в своих ладонях ее холодеющую руку, дал себе клятву что никогда, никогда более ни одна женщина не войдет в его дом законной супругой. Не только в память своей любви, но и ради того, чтобы у его единственной дочери никогда не было мачехи. Никогда.

Если бы жена родила сына, он не давал бы никакой клятвы. Он вытерпел бы свалившиеся на него боль и тоску одиночества, пока не обрел бы силы преодолеть их. И тогда нашел бы новую жену – то ли из-за тоски по женскому теплу, то ли из соображений государственных, и Берта поняла бы его. И кто бы впоследствии ни родился от такого союза – мальчик или девочка, – этот ребенок все равно был бы только вторым. Но Берта как бы перелила себя в подаренную дочь, которая навсегда должна была остаться первой. Первой и единственной – навсегда. А от второго брака мог родиться мальчик… Нет, об этом не следует даже думать: он правильно сделал, дав торжественную клятву вдогон отлетающей душе своей единственной любви…

Мальчик – у Рюрика. И уже не мальчик – отроками командует. Значит, править Русью будут Рюриковичи, а не Ольговичи, и вся мечта его, все ходы и труды, все победы и поражения, удачи и неудачи, путы и заговоры – все напрасно. Киевский Великокняжеский Стол он, как теперь выяснилось, отвоевал для потомков Рюрика, а не для своих внуков и правнуков, потому что женщины не правят на Руси. Не водят дружин, не пируют с ними. Поднимая заздравные чаши, не разговаривают на равных с другими володетелями, не заключают договоров, не завоевывают новых земель, не умеют защищать свои, не способны по-звериному выжидать, сидя в засадах…